Первобытный человек не ограничивает свое объяснение жизни верой в вечную и бессмертную душу человека — он распространяет ее на все живые существа вообще. При этом он поступает более великодушно и, возможно, более логично, чем его цивилизованный собрат, который обыкновенно отрицает за животными право на бессмертие и делает его своей единоличной привилегией. Первобытный человек не так высокомерен. Он придерживается мнения, что животные, подобно человеку, одарены чувствами и разумом, что, как и люди, они обладают душами, которые переживают их тела и после смерти блуждают в виде бестелесных духов или возрождаются в телесной форме.
В силу этого, убив животное, первобытный охотник полагает, что он может стать жертвой мести со стороны бесплотного духа или со стороны других животных того же вида, которых он считает связанными, подобно людям, узами родства и обязательствами кровной мести и поэтому непримиримо относящимися к любому ущербу, причиненному кому-нибудь из их сородичей. Поэтому первобытный человек делает все от него зависящее, чтобы «успокоить» самих жертв и их родичей. Даже в момент совершения убийства он спешит засвидетельствовать им свое почтение, старается подыскать оправдания своего проступка и даже вовсе скрыть свою причастность к убийству.
Убитого медведя коряки приносят в дом, из которого навстречу ему, танцуя с горящими головнями в руках, выходят женщины. С медведя сдирают шкуру вместе с головой, и, надев эту шкуру, одна из женщин танцует, умоляя медведя не сердиться на ее народ. В то же время другие коряки со словами «Ешь, друг» на деревянном блюде подносят мертвому животному еду. После этого справляется обряд отправки мертвого медведя (точнее, его души) домой. На время путешествия его снабжают разного рода провизией, например запеканкой или олениной, упакованными в мешок из травы. Шкуру его набивают травой и обносят вокруг дома, после чего дух медведя якобы отправляется в сторону восходящего солнца. Цель всех этих обрядов — защитить народ от ярости убитого медведя и его сородичей и тем самым способствовать успеху медвежьей охоты в будущем.
В некоторых районах Западной Африки негра, убившего леопарда, крепко связывают; он предстает перед советом вождей по обвинению в убийстве лица их ранга. В свою защиту убийца приводит довод, что леопард является царем леса, то есть чужестранцем; в результате судилища убийцу приговаривают к какому-нибудь легкому наказанию. Что касается убитого леопарда, его наряжают в головной убор вождя и ставят посреди селения, где в его честь устраивают танцы. В Африке кафры, охотясь за слоном, просят его не раздавить и не убить охотников. Когда же он убит, начинают уверять его, что убили его не нарочно. Затем они хоронят его хобот, потому что слон, по их понятиям, великий вождь и его хобот есть его рука. Племя конго даже мстит за подобное убийство мнимым нападением на охотников, совершивших преступление, т.е. пытается внушить мертвому слону убеждение в том, что виновники убийства подвергнуты наказанию.
Финны пытались в прошлом убедить убитого медведя, что пал он не от их руки, а, например, свалился с дерева или убит ударом молнии.
Если индейца растерзает медведь, это значит, что животное напало на него намеренно, в гневе, может быть, желая отомстить за обиду, нанесенную другому медведю. Чтобы предотвратить месть со стороны медведей, индейцы, когда убьют медведя, у него просят прощения и даже стараются загладить обиду, куря с ним трубку мира. Она вставляется ему в пасть, на нее дуют и в то же время просят духа медведя не мстить. По верованиям индейцев, дух медведя расскажет другим медведям о том, он заключил мир с индейцами, и у других медведей не будет повода мстить индейцам.
Коряки, убив лисицу, берут ее шкуру, завертывают труп в сено и советуют ей отправиться к своим и рассказать, как хорошо ее приняли и как ей дали даже новую одежду вместо старой.
Некоторые первобытные народы уважительно относятся к костям убитых на промысле животных, и вообще к костям всех животных, употребляемых в пищу, потому что, по их мнению, если сохранить кости в целости и сохранности, они смогут со временем обрасти мясом, и животное возвратится к жизни. Лопари имели обыкновение откладывать в сторону кости животного, глаза, уши, сердце, легкие, и по кусочку мяса от каждого члена. Мясо они употребляют в пищу, а кости животного вместе с отложенными органами располагают в анатомическом порядке в корзине, который с соблюдением должных обрядов зарывают в землю. При этом они исходят из того, что божество, после соответствующей молитвы, нарастит на костях мясо и возродит животное к жизни. Многие из индейцев-миннетари верили, что кости бизонов, которых они убили и с которых содрали мясо, возродятся к жизни, одевшись новой плотью, обрастут жиром и превратятся в новых бизонов. В западной части американских прерий когда-то можно было видеть кучи буйволиных черепов и костей, оставшихся целыми, разложенных кругами в симметрическом порядке. Все эти черепа ожидают воскресения. В Древней Иудее на праздник Пасхи употребляли в пищу ягненка, и требовалось, чтобы кости не раздроблялись. Вероятно, это требование основывалось на древнейшем веровании в воскресении съеденного животного, если кости остались несокрушенными.
Путешественники и миссионеры восемнадцатого и девятнадцатого веков привозили из дальних стран описания обрядов, совершаемых в связи со смертью человека. У племени галеларизе, населявших остров Халмагера, к западу от Новой Гвинеи, родственники умершего на следующий день после похорон стригли свои волосы и сжигали их. Когда кто-либо умирал вдали от дома, и его близкие не знали об этом и не стригли свои волосы, то дух умершего (так рассказывали легенды) находил и наказывал живых родственников: разбивая кокосовые орехи, они не находили внутри кокосовое молоко; при толчении в ступе саго, зерна не дробились и не превращались в муку; на охоте не могли добыть дичи. Лишь после того, как становилось известно о смерти, и сжигались срезанные волосы, дух умершего переставал издеваться и становиться поперек дороги во всех начинаниях. Аборигены полагали, что остриженные люди становились неузнаваемыми для духа, и он не мог навести беду. Оплакивая смерть своего тестя, зять из племени арунга, в Центральной Австралии, должен проткнуть верхнюю часть плеча дротиком или ножом. Если зять этого не делал, то дух тестя гневался на него и его жену (т.е. свою дочь) и занимался вредительством. Чтобы избежать вреда, дочь должна развестись со своим непочтительным мужем, и выйти замуж за другого. Таким образом дочь могла отвратить от себя гнев духа умершего отца. В начале девятнадцатого века английский моряк Вилльям Маринер, потерпев кораблекрушение, оказался на острове Тонга. Он оставил описание похоронной церемонии по случаю гибели в бою местного короля Финоу. Собравшиеся на похороны вожди и главы семейств наносили себе раны при помощи дубинок, ножей, острых раковин. При этом они обращались к духу Финоу со словами о том, что они не являются трусами или предателями; они остались живы в бою, но это не доказывает их неверность королю. Во время траура по Финоу туземцы обривали головы, прижигали кожу на голове раскаленными угольями или горящими кусками ткани. Некоторые протыкали насквозь щеки двумя стрелами, и к концам стрел, находившимися возле затылка, привязывали третью стрелу. Если доказательство преданности скончавшемуся королю окажутся неубедительным, считали туземцы, то дух Финоу будет наказывать тех, кого дух сочтет причастными к смерти (подразумевалось, что мстительный дух совершит ошибку, и нанесет вред тем, кто не заслужил наказание). У двух племен Центральной Австралии, унматчера и кайтиш, и у индейского племени бела-кула, волосы на голове вдовы сжигались головней до самых корней, а тело свое вдова, совершающая траур по умершему мужу, еженедельно покрывала пеплом. Конечно, она снимала с себя украшения. Вдове полагается молчать на протяжении многих месяцев. Считалось, если вдова не будет соблюдать описанное, то преследующий ее по пятам дух умершего мужа вырвет мясо из ее тела, и она умрет. Племя бела-кула указывает на еще одну опасность: дух может наложить свои руки на рот и нос вдовы, и та задохнется. Вдова воздерживается от речи, потому что дух умершего мужа скитается поблизости от своего бывшего дома, и в любой момент его внимание может быть привлечено звуками знакомого голоса. Даже обыкновенная вода может потопить душу негра, если верить рассказу миссионера Кавацца о вдовах в Матамбе, которые погружаются в реки и пруды, чтобы утопить души своих умерших мужей, не желающие покидать их. После этой церемонии они могут снова выйти замуж. Отсюда видно, что понятие о душах, подвергающихся уничтожению после смерти или умирающих вторичной смертью, — и до сих пор не чуждое умозрительной теологии, — было известно и низшей культуре.
На всех обитаемых континентах были племена, члены которых после смерти сородича меняли свои имена, чтобы затруднить духу умершего поиск соплеменников – не слыша знакомых имен, дух не сможет никого опознать и утащить человека с запомнившимся именем в страну духов. Если имя умершего обозначало какое-нибудь природное явление (огонь, вода, ручей, облако, солнце, быстрота, дорога, гора, просека в лесу), то природное явление подвергалось переименованию.
Обычаи самоистязания и срезания волос в качестве погребального обряда когда-то были широко распространены среди значительной части человечества. Несомненно, страх перед духом играет известную роль в траурных обрядах (культе умерших, культе предков). Если родственники не выкажут в достаточной мере свое горе, то честолюбивый дух умершего обидится и причинит несчастье. Отголоски культа умерших, первобытной формы языческой религии, оставались в быту древних евреев вплоть до конца эпохи царей. Пророк Иеремия четыре раза рассказывает о проявлении горя у евреев (16:6, 41:5, 47:5, 48:37). В последнем стихе сказано: «У каждого голова гола и у каждого борода умалена; у всех на руках царапины». В трех других стихах рассказывается только о вырывании или срезании волос. Иезекиль указал, что горе ознаменуется плешью на голове (7:18). Про создание плеши на голове написал и пророк Амос (8:10). Также и Михей требует снять с себя волосы (1:16). Исайя два раза говорит про стрижку волос (15:2, 22:12).
Подчас страх перед наказанием от духа умершего затмевает страх перед наказанием от Бога. Остатки культа умерших создавали ложное впечатление о существовании двух источников наказания. (Многобожие почти не отличается от многоисточниковнаказания.) Для утверждения постулата о единственном источнике наказания, книга «Второзаконие», входящая в состав Библии, ввела запрет: «Не делайте нарезов на теле вашем и не выстригайте волос над глазами вашими, по умершим»(14:1). Книга «Левит» дважды повторяет запрет: «Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей. Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем»(9:27, 21:1-6).
До настоящего время все еще сохранилось языческое ошибочное мнение о двух источниках наказания, независимых друг от друга. Современные язычники страх перед наказанием от духа умерших заменили на страх перед наказанием от озлобленных беззаконников, наносящих ущерб. Некоторые люди полагают, что им позволительно иметь в своей душе два вида страха: страх перед Богом и страх перед злодействующими нечестивцами. Это ошибочное мнение необходимо развеять, и убедить в том, что должен признаваться только один вид страха, только один источник наказания.
Не лишним будет сообщить, что древние славяне страшились мертвых не меньше, чем австралийцы. В междуречье Днепра и Десны в одиннадцатом веке обряд похорон проводили так. В земле выкапывали глубокую яму, в ней разводили большой костер, и постепенно опускали в костер камни – до тех пор, пока верхний слой камней не сравняется с землей. На раскаленные камни укладывается тело покойника таким образом, чтобы ноги подвергались обугливанию от жара, исходящего от камней. После того, как ноги покойного обугливались до такой степени, что не могли служить опорой при ходьбе, над умершим возводили курган. Если человек умирал в доме, то иногда его выносили из дома не через дверь, а через разобранную стену, которую потом восстанавливали. Считалось, что покойник может попытаться вернуться в дом именно той дорогой, которую он проделал из дома на кладбище, но у него не хватит сил разобрать стену дома, и поэтому он не сможет проникнуть внутрь дома. Через разобранную стену покинул свой дом скончавшийся в 1015 году киевский князь Владимир. В суровые зимы родственники похороненного приходили на кладбище, убирали снег с могилы, и над могилой разводили костер, чтобы прогреть землю. Родственники рассчитывали на то, что согревшегося покойника покинут мысли о спасения от холода путем выхода из могилы и согревания возле печки в доме. В Померании люди после погребения оставляли у могилы солому, чтобы бродящая душа могла отдохнуть здесь и не имела нужды возвращаться домой.
На Гомельщине обнаружены могилы, в которых возле тел были воткнуты ножи, серпы, стрелы. Втыкание металлических предметов осуществлялось из-за убеждения, что они помешают выйти из могилы. Отмечены единичные захоронения, в которых мертвое тело пригвождено к земле длинным осиновым колом, препятствующим движению. Черемисы (финская народность) укладывали тело покойного в гроб, сделанный из толстых досок, и железными гвоздями прибивали тело к гробу.
Если человек действует из любви к божеству или из страха перед ним, он религиозен. Если же он действует из любви или страха перед человеком, он является человеком моральным или аморальным в зависимости от того, согласуется его поведение с общим благом или находится в противоречии с ним. Поэтому верование и действие или, говоря языком теологии, вера и «дела» равно важны для религии, которая не может существовать без того и другого. Но не обязательно и не всегда религиозное действие принимает форму ритуала, то есть состоит в произнесении молитв, совершении жертвоприношений и других внешних обрядовых действий. Цель их — угодить божеству. Но если божество, по мнению его приверженцев, находит удовольствие в милосердии, прощении и чистоте, а не в кровавых жертвах, пении гимнов и курении фимиама, то угодить ему лучше всего можно, не простираясь перед ним ниц, не воспевая хвалы и не наполняя храмы дорогими приношениями, а исполнившись чистотой, милосердием и состраданием к людям. Ведь, поступая таким образом, они подражают, насколько позволяет им их человеческая слабость, совершенству божественной природы. Такова этическая сторона религии, которую неустанно внедряли иудейские пророки, вдохновленные благородными идеалами божественной святости и доброты. Например, пророк Михей восклицает: «О, человек, сказано тебе, что — добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6; . И в позднейшие времена христианство черпало силу, с помощью которой оно завоевало мир, из того же высокого представления о моральной природе бога и возложенной на людей обязанности сообразоваться с ней, «Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцем, - говорит святой Иаков, — есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира» (Иак. 1; 27).
Но если в религии заложена, во-первых, вера в существование сверхъестественных существ, во-вторых, стремление снискать их благосклонность, это предполагает, что ход природных событий в какой-то мере эластичен и изменчив и что можно уговорить или побудить всемогущие сверхъестественные существа для нашей пользы вывести его из русла, в котором он обычно протекает. Стремясь к умиротворению сверхъестественных сил, религия признает за богами сознательный и личный характер. Всякое умиротворение подразумевает, что умиротворяемое существо является сознательным и личным, что его поведение несет в себе какую-то долю неопределенности и что рассудительным обращением к его интересам, склонностям и эмоциям его можно убедить изменить свое поведение. Умиротворение никогда не применяется к вещам, которые считаются неодушевленными, и к лицам, поведение которых в конкретных обстоятельствах известно с абсолютной точностью. Магия часто имеет дело с духами, что роднит ее с религией. Но магия обращается с ними точно так же, как она обращается с неодушевленными силами, то есть, вместо того чтобы, подобно религии, умилостивлять и умиротворять их, она их принуждает и заставляет. Магия исходит из предположения, что все личные существа, будь они людьми или богами, в конечном итоге подчинены безличным силам, которые контролируют все. но из которых тем не менее может извлечь выгоду тот, кто знает, как ими манипулировать с помощью обрядов и колдовских чар. Например, в Древнем Египте колдуны считали, что они могут принуждать даже высших богов выполнять их приказания, и в случае неповиновения грозили им гибелью. Иногда колдун, не доходя до таких крайностей, заявлял в подобных случаях, что разбросает на все четыре стороны кости Осириса или, если тот будет упрямиться, разгласит посвященный ему священный миф. В Индии до настоящего времени великая троица индуизма — Брахма, Вишну и Шива — «подчиняется» брахманам, которые с помощью своих чар оказывают на самые могучие божества такое воздействие, что те вынуждены на небе и на земле смиренно выполнять приказания, которые их хозяевам-колдунам заблагорассудится отдать. В Индии имеет хождение поговорка: «Весь мир подчинен богам; боги подчинены чарам (мантрам); а чары — брахманам; поэтому брахманы — наши боги».
Антагонизм между магией и религией, каким бы привычным он нам ни казался, по-видимому, появляется на сравнительно поздней стадии религии. На более ранних стадиях функции колдуна и священника часто сочетались или, вернее, не разделялись. Человек добивался благосклонности богов и духов с помощью молитв и жертвоприношений и одновременно с этим прибегал к чарам и заклинаниям, которые могли возыметь желаемое действие сами по себе, без помощи божества. Короче говоря, человек совершал религиозные и магические обряды, произносил молитвы и заклинания на едином дыхании, при этом он не обращал внимания на теоретическую непоследовательность своего поведения, если всеми правдами и неправдами умудрялся достичь желаемого.
В силу этого, убив животное, первобытный охотник полагает, что он может стать жертвой мести со стороны бесплотного духа или со стороны других животных того же вида, которых он считает связанными, подобно людям, узами родства и обязательствами кровной мести и поэтому непримиримо относящимися к любому ущербу, причиненному кому-нибудь из их сородичей. Поэтому первобытный человек делает все от него зависящее, чтобы «успокоить» самих жертв и их родичей. Даже в момент совершения убийства он спешит засвидетельствовать им свое почтение, старается подыскать оправдания своего проступка и даже вовсе скрыть свою причастность к убийству.
Убитого медведя коряки приносят в дом, из которого навстречу ему, танцуя с горящими головнями в руках, выходят женщины. С медведя сдирают шкуру вместе с головой, и, надев эту шкуру, одна из женщин танцует, умоляя медведя не сердиться на ее народ. В то же время другие коряки со словами «Ешь, друг» на деревянном блюде подносят мертвому животному еду. После этого справляется обряд отправки мертвого медведя (точнее, его души) домой. На время путешествия его снабжают разного рода провизией, например запеканкой или олениной, упакованными в мешок из травы. Шкуру его набивают травой и обносят вокруг дома, после чего дух медведя якобы отправляется в сторону восходящего солнца. Цель всех этих обрядов — защитить народ от ярости убитого медведя и его сородичей и тем самым способствовать успеху медвежьей охоты в будущем.
В некоторых районах Западной Африки негра, убившего леопарда, крепко связывают; он предстает перед советом вождей по обвинению в убийстве лица их ранга. В свою защиту убийца приводит довод, что леопард является царем леса, то есть чужестранцем; в результате судилища убийцу приговаривают к какому-нибудь легкому наказанию. Что касается убитого леопарда, его наряжают в головной убор вождя и ставят посреди селения, где в его честь устраивают танцы. В Африке кафры, охотясь за слоном, просят его не раздавить и не убить охотников. Когда же он убит, начинают уверять его, что убили его не нарочно. Затем они хоронят его хобот, потому что слон, по их понятиям, великий вождь и его хобот есть его рука. Племя конго даже мстит за подобное убийство мнимым нападением на охотников, совершивших преступление, т.е. пытается внушить мертвому слону убеждение в том, что виновники убийства подвергнуты наказанию.
Финны пытались в прошлом убедить убитого медведя, что пал он не от их руки, а, например, свалился с дерева или убит ударом молнии.
Если индейца растерзает медведь, это значит, что животное напало на него намеренно, в гневе, может быть, желая отомстить за обиду, нанесенную другому медведю. Чтобы предотвратить месть со стороны медведей, индейцы, когда убьют медведя, у него просят прощения и даже стараются загладить обиду, куря с ним трубку мира. Она вставляется ему в пасть, на нее дуют и в то же время просят духа медведя не мстить. По верованиям индейцев, дух медведя расскажет другим медведям о том, он заключил мир с индейцами, и у других медведей не будет повода мстить индейцам.
Коряки, убив лисицу, берут ее шкуру, завертывают труп в сено и советуют ей отправиться к своим и рассказать, как хорошо ее приняли и как ей дали даже новую одежду вместо старой.
Некоторые первобытные народы уважительно относятся к костям убитых на промысле животных, и вообще к костям всех животных, употребляемых в пищу, потому что, по их мнению, если сохранить кости в целости и сохранности, они смогут со временем обрасти мясом, и животное возвратится к жизни. Лопари имели обыкновение откладывать в сторону кости животного, глаза, уши, сердце, легкие, и по кусочку мяса от каждого члена. Мясо они употребляют в пищу, а кости животного вместе с отложенными органами располагают в анатомическом порядке в корзине, который с соблюдением должных обрядов зарывают в землю. При этом они исходят из того, что божество, после соответствующей молитвы, нарастит на костях мясо и возродит животное к жизни. Многие из индейцев-миннетари верили, что кости бизонов, которых они убили и с которых содрали мясо, возродятся к жизни, одевшись новой плотью, обрастут жиром и превратятся в новых бизонов. В западной части американских прерий когда-то можно было видеть кучи буйволиных черепов и костей, оставшихся целыми, разложенных кругами в симметрическом порядке. Все эти черепа ожидают воскресения. В Древней Иудее на праздник Пасхи употребляли в пищу ягненка, и требовалось, чтобы кости не раздроблялись. Вероятно, это требование основывалось на древнейшем веровании в воскресении съеденного животного, если кости остались несокрушенными.
Путешественники и миссионеры восемнадцатого и девятнадцатого веков привозили из дальних стран описания обрядов, совершаемых в связи со смертью человека. У племени галеларизе, населявших остров Халмагера, к западу от Новой Гвинеи, родственники умершего на следующий день после похорон стригли свои волосы и сжигали их. Когда кто-либо умирал вдали от дома, и его близкие не знали об этом и не стригли свои волосы, то дух умершего (так рассказывали легенды) находил и наказывал живых родственников: разбивая кокосовые орехи, они не находили внутри кокосовое молоко; при толчении в ступе саго, зерна не дробились и не превращались в муку; на охоте не могли добыть дичи. Лишь после того, как становилось известно о смерти, и сжигались срезанные волосы, дух умершего переставал издеваться и становиться поперек дороги во всех начинаниях. Аборигены полагали, что остриженные люди становились неузнаваемыми для духа, и он не мог навести беду. Оплакивая смерть своего тестя, зять из племени арунга, в Центральной Австралии, должен проткнуть верхнюю часть плеча дротиком или ножом. Если зять этого не делал, то дух тестя гневался на него и его жену (т.е. свою дочь) и занимался вредительством. Чтобы избежать вреда, дочь должна развестись со своим непочтительным мужем, и выйти замуж за другого. Таким образом дочь могла отвратить от себя гнев духа умершего отца. В начале девятнадцатого века английский моряк Вилльям Маринер, потерпев кораблекрушение, оказался на острове Тонга. Он оставил описание похоронной церемонии по случаю гибели в бою местного короля Финоу. Собравшиеся на похороны вожди и главы семейств наносили себе раны при помощи дубинок, ножей, острых раковин. При этом они обращались к духу Финоу со словами о том, что они не являются трусами или предателями; они остались живы в бою, но это не доказывает их неверность королю. Во время траура по Финоу туземцы обривали головы, прижигали кожу на голове раскаленными угольями или горящими кусками ткани. Некоторые протыкали насквозь щеки двумя стрелами, и к концам стрел, находившимися возле затылка, привязывали третью стрелу. Если доказательство преданности скончавшемуся королю окажутся неубедительным, считали туземцы, то дух Финоу будет наказывать тех, кого дух сочтет причастными к смерти (подразумевалось, что мстительный дух совершит ошибку, и нанесет вред тем, кто не заслужил наказание). У двух племен Центральной Австралии, унматчера и кайтиш, и у индейского племени бела-кула, волосы на голове вдовы сжигались головней до самых корней, а тело свое вдова, совершающая траур по умершему мужу, еженедельно покрывала пеплом. Конечно, она снимала с себя украшения. Вдове полагается молчать на протяжении многих месяцев. Считалось, если вдова не будет соблюдать описанное, то преследующий ее по пятам дух умершего мужа вырвет мясо из ее тела, и она умрет. Племя бела-кула указывает на еще одну опасность: дух может наложить свои руки на рот и нос вдовы, и та задохнется. Вдова воздерживается от речи, потому что дух умершего мужа скитается поблизости от своего бывшего дома, и в любой момент его внимание может быть привлечено звуками знакомого голоса. Даже обыкновенная вода может потопить душу негра, если верить рассказу миссионера Кавацца о вдовах в Матамбе, которые погружаются в реки и пруды, чтобы утопить души своих умерших мужей, не желающие покидать их. После этой церемонии они могут снова выйти замуж. Отсюда видно, что понятие о душах, подвергающихся уничтожению после смерти или умирающих вторичной смертью, — и до сих пор не чуждое умозрительной теологии, — было известно и низшей культуре.
На всех обитаемых континентах были племена, члены которых после смерти сородича меняли свои имена, чтобы затруднить духу умершего поиск соплеменников – не слыша знакомых имен, дух не сможет никого опознать и утащить человека с запомнившимся именем в страну духов. Если имя умершего обозначало какое-нибудь природное явление (огонь, вода, ручей, облако, солнце, быстрота, дорога, гора, просека в лесу), то природное явление подвергалось переименованию.
Обычаи самоистязания и срезания волос в качестве погребального обряда когда-то были широко распространены среди значительной части человечества. Несомненно, страх перед духом играет известную роль в траурных обрядах (культе умерших, культе предков). Если родственники не выкажут в достаточной мере свое горе, то честолюбивый дух умершего обидится и причинит несчастье. Отголоски культа умерших, первобытной формы языческой религии, оставались в быту древних евреев вплоть до конца эпохи царей. Пророк Иеремия четыре раза рассказывает о проявлении горя у евреев (16:6, 41:5, 47:5, 48:37). В последнем стихе сказано: «У каждого голова гола и у каждого борода умалена; у всех на руках царапины». В трех других стихах рассказывается только о вырывании или срезании волос. Иезекиль указал, что горе ознаменуется плешью на голове (7:18). Про создание плеши на голове написал и пророк Амос (8:10). Также и Михей требует снять с себя волосы (1:16). Исайя два раза говорит про стрижку волос (15:2, 22:12).
Подчас страх перед наказанием от духа умершего затмевает страх перед наказанием от Бога. Остатки культа умерших создавали ложное впечатление о существовании двух источников наказания. (Многобожие почти не отличается от многоисточниковнаказания.) Для утверждения постулата о единственном источнике наказания, книга «Второзаконие», входящая в состав Библии, ввела запрет: «Не делайте нарезов на теле вашем и не выстригайте волос над глазами вашими, по умершим»(14:1). Книга «Левит» дважды повторяет запрет: «Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей. Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем»(9:27, 21:1-6).
До настоящего время все еще сохранилось языческое ошибочное мнение о двух источниках наказания, независимых друг от друга. Современные язычники страх перед наказанием от духа умерших заменили на страх перед наказанием от озлобленных беззаконников, наносящих ущерб. Некоторые люди полагают, что им позволительно иметь в своей душе два вида страха: страх перед Богом и страх перед злодействующими нечестивцами. Это ошибочное мнение необходимо развеять, и убедить в том, что должен признаваться только один вид страха, только один источник наказания.
Не лишним будет сообщить, что древние славяне страшились мертвых не меньше, чем австралийцы. В междуречье Днепра и Десны в одиннадцатом веке обряд похорон проводили так. В земле выкапывали глубокую яму, в ней разводили большой костер, и постепенно опускали в костер камни – до тех пор, пока верхний слой камней не сравняется с землей. На раскаленные камни укладывается тело покойника таким образом, чтобы ноги подвергались обугливанию от жара, исходящего от камней. После того, как ноги покойного обугливались до такой степени, что не могли служить опорой при ходьбе, над умершим возводили курган. Если человек умирал в доме, то иногда его выносили из дома не через дверь, а через разобранную стену, которую потом восстанавливали. Считалось, что покойник может попытаться вернуться в дом именно той дорогой, которую он проделал из дома на кладбище, но у него не хватит сил разобрать стену дома, и поэтому он не сможет проникнуть внутрь дома. Через разобранную стену покинул свой дом скончавшийся в 1015 году киевский князь Владимир. В суровые зимы родственники похороненного приходили на кладбище, убирали снег с могилы, и над могилой разводили костер, чтобы прогреть землю. Родственники рассчитывали на то, что согревшегося покойника покинут мысли о спасения от холода путем выхода из могилы и согревания возле печки в доме. В Померании люди после погребения оставляли у могилы солому, чтобы бродящая душа могла отдохнуть здесь и не имела нужды возвращаться домой.
На Гомельщине обнаружены могилы, в которых возле тел были воткнуты ножи, серпы, стрелы. Втыкание металлических предметов осуществлялось из-за убеждения, что они помешают выйти из могилы. Отмечены единичные захоронения, в которых мертвое тело пригвождено к земле длинным осиновым колом, препятствующим движению. Черемисы (финская народность) укладывали тело покойного в гроб, сделанный из толстых досок, и железными гвоздями прибивали тело к гробу.
Если человек действует из любви к божеству или из страха перед ним, он религиозен. Если же он действует из любви или страха перед человеком, он является человеком моральным или аморальным в зависимости от того, согласуется его поведение с общим благом или находится в противоречии с ним. Поэтому верование и действие или, говоря языком теологии, вера и «дела» равно важны для религии, которая не может существовать без того и другого. Но не обязательно и не всегда религиозное действие принимает форму ритуала, то есть состоит в произнесении молитв, совершении жертвоприношений и других внешних обрядовых действий. Цель их — угодить божеству. Но если божество, по мнению его приверженцев, находит удовольствие в милосердии, прощении и чистоте, а не в кровавых жертвах, пении гимнов и курении фимиама, то угодить ему лучше всего можно, не простираясь перед ним ниц, не воспевая хвалы и не наполняя храмы дорогими приношениями, а исполнившись чистотой, милосердием и состраданием к людям. Ведь, поступая таким образом, они подражают, насколько позволяет им их человеческая слабость, совершенству божественной природы. Такова этическая сторона религии, которую неустанно внедряли иудейские пророки, вдохновленные благородными идеалами божественной святости и доброты. Например, пророк Михей восклицает: «О, человек, сказано тебе, что — добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6; . И в позднейшие времена христианство черпало силу, с помощью которой оно завоевало мир, из того же высокого представления о моральной природе бога и возложенной на людей обязанности сообразоваться с ней, «Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцем, - говорит святой Иаков, — есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира» (Иак. 1; 27).
Но если в религии заложена, во-первых, вера в существование сверхъестественных существ, во-вторых, стремление снискать их благосклонность, это предполагает, что ход природных событий в какой-то мере эластичен и изменчив и что можно уговорить или побудить всемогущие сверхъестественные существа для нашей пользы вывести его из русла, в котором он обычно протекает. Стремясь к умиротворению сверхъестественных сил, религия признает за богами сознательный и личный характер. Всякое умиротворение подразумевает, что умиротворяемое существо является сознательным и личным, что его поведение несет в себе какую-то долю неопределенности и что рассудительным обращением к его интересам, склонностям и эмоциям его можно убедить изменить свое поведение. Умиротворение никогда не применяется к вещам, которые считаются неодушевленными, и к лицам, поведение которых в конкретных обстоятельствах известно с абсолютной точностью. Магия часто имеет дело с духами, что роднит ее с религией. Но магия обращается с ними точно так же, как она обращается с неодушевленными силами, то есть, вместо того чтобы, подобно религии, умилостивлять и умиротворять их, она их принуждает и заставляет. Магия исходит из предположения, что все личные существа, будь они людьми или богами, в конечном итоге подчинены безличным силам, которые контролируют все. но из которых тем не менее может извлечь выгоду тот, кто знает, как ими манипулировать с помощью обрядов и колдовских чар. Например, в Древнем Египте колдуны считали, что они могут принуждать даже высших богов выполнять их приказания, и в случае неповиновения грозили им гибелью. Иногда колдун, не доходя до таких крайностей, заявлял в подобных случаях, что разбросает на все четыре стороны кости Осириса или, если тот будет упрямиться, разгласит посвященный ему священный миф. В Индии до настоящего времени великая троица индуизма — Брахма, Вишну и Шива — «подчиняется» брахманам, которые с помощью своих чар оказывают на самые могучие божества такое воздействие, что те вынуждены на небе и на земле смиренно выполнять приказания, которые их хозяевам-колдунам заблагорассудится отдать. В Индии имеет хождение поговорка: «Весь мир подчинен богам; боги подчинены чарам (мантрам); а чары — брахманам; поэтому брахманы — наши боги».
Антагонизм между магией и религией, каким бы привычным он нам ни казался, по-видимому, появляется на сравнительно поздней стадии религии. На более ранних стадиях функции колдуна и священника часто сочетались или, вернее, не разделялись. Человек добивался благосклонности богов и духов с помощью молитв и жертвоприношений и одновременно с этим прибегал к чарам и заклинаниям, которые могли возыметь желаемое действие сами по себе, без помощи божества. Короче говоря, человек совершал религиозные и магические обряды, произносил молитвы и заклинания на едином дыхании, при этом он не обращал внимания на теоретическую непоследовательность своего поведения, если всеми правдами и неправдами умудрялся достичь желаемого.